Книги, похожие на «Валентина Спирина, Январь. Девять Жизней»

Книга стихов Ольги Агеевой «Избранное» – это итог упорных творческих исканий. Поэт тщательно выстраивает свой, уникальный, несколько сюрреалистичный мир. Здесь спящая «до поры», словно сказочная красавица, скрипка, ждущая прикосновения настоящего мастера царственных звуков. Здесь «старческие ситцы» и «белесая пастель яблоневых лепестков», «осенние тромбоны» и «лилия в тиши заречья»… Метафоричекая насыщенность рождает физическое ощущение Тайны и Радости сопричастности тихих истин, которые открываются нам, выпархивая из под пера Поэта…

В этой книге представлена серия её рисунков для детей в сопровождении стихотворений поэтессы и журналистки Татьяны Бершадской, которая вместе с Викторией участвовала в проекте «Содружество двух муз». В итоге и родилась эта книга, которая порадует ваших детей добром, красотой и позитивом!

Когда ему делалось не по себе, когда беспричинно накатывало отчаяние, он доставал большой конверт со старыми фотографиями, но одну, самую старую, вероятно, первую из запечатлевших его – с неровными краями, с тускло-сереньким, будто бы размазанным пальцем грифельным изображением, – рассматривал с особой пристальностью и, бывало, испытывал необъяснимое облегчение: из тумана проступали пухлый сугроб, накрытый еловой лапой, и он, четырёхлетний, в коротком пальтеце с кушаком, в башлыке, с деревянной лопаткой в руке… Кому взбрело на ум заснять его в военную зиму, в эвакуации?Пасьянс из многих фото, которые фиксировали изменения облика его с детства до старости, а в мозаичном единстве собирались в почти дописанную картину, он в относительно хронологическом порядке всё чаще на сон грядущий машинально раскладывал на протёртом зелёном сукне письменного стола – безуспешно отыскивал сквозной сюжет жизни; в сомнениях он переводил взгляд с одной фотографии на другую, чтобы перетряхивать калейдоскоп памяти и – возвращаться к началу поисков. Однако бежало все быстрей время, чувства облегчения он уже не испытывал, даже воспоминания о нём, желанном умилительном чувстве, предательски улетучивались, едва взгляд касался матового серенького прямоугольничка, при любых вариациях пасьянса лежавшего с краю, в отправной точке отыскиваемого сюжета, – его словно гипнотизировала страхом нечёткая маленькая фигурка, как если бы в ней, такой далёкой, угнездился вирус фатальной ошибки, которую суждено ему совершить. Да, именно эта смутная фотография, именно она почему-то стала им восприниматься после семидесятилетия своего, как свёрнутая в давнем фотомиге тревожно-информативная шифровка судьбы; сейчас же, перед отлётом в Венецию за последним, как подозревал, озарением он и вовсе предпринимал сумасбродные попытки, болезненно пропуская через себя токи прошлого, вычитывать в допотопном – плывучем и выцветшем – изображении тайный смысл того, что его ожидало в остатке дней.