Книги, похожие на «Александр Окунь, Ученик аптекаря»

Сахарный, белый Кремль – сердце России 2020-х, пережившей Красную, Серую и Белую смуты, закрывшейся от внешнего мира и погруженной в сон.Этим сердцем понемножку владеют все, ведь и у скотницы, и у зэка, и у лилипута есть хотя бы осколок его рафинадной копии, но на самом деле оно никому не принадлежит. Пятнадцать новелл из сборника “Сахарный Кремль”, написанных как будто совсем по-разному и о разном, складываются в картину призрачной, обреченной реальности, размокающей, как сахарная башенка в чае.Впервые сборник рассказов “Сахарный Кремль” вышел в 2008 году. Вместе с повестью “День опричника” был номинирован на премию “Большая книга”; в 2009 году получил приз зрительских симпатий премии “НОС”.

Особое отношение к кухне и трапезе пронизывает все книги Владимира Сорокина, но только в “Пире” тема еды является центральной и раскрыта всесторонне. Овеществление метафоры – излюбленный авторский прием – как нельзя лучше подходит для исследования культурного и символического смысла голода и насыщения. Сквозь призму еды автор разглядывает человеческие отношения и страсти, классические произведения и традиционные стили русской литературы, прошедшую историю и утопическое будущее.В книгу вошли тринадцать ярких и очень разных текстов. Среди них “Настя” – одна из самых эпатажных вещей Сорокина, вызвавшая возмущение адептов нравственности откровенной сценой каннибализма; “Лошадиный Суп” – психологический портрет человека девяностых на примере истории одной зависимости; “Ю” – первый камень в здание “Манараги”, изображение мира высокой кухни как закрытого сообщества, требующего полного самоотречения.“Пир”, написанный в 2000 году, закрепил за Сорокиным славу писателя, раскрепостившего русскую литературу, – того, кто почти с нуля создал язык, которым она смогла говорить о материальном, низком, стыдном и чувственном.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Смутное время девяностых, первые признаки расцвета бандитских группировок. Главный герой повести, Валентин Лужин, — человек вне закона и человек без паспорта. Вдвоем с другом они разрабатывают план бегства из страны. Деньги похищаются у крупных авторитетов, которые объявляют Лужину войну. Именно в это тревожное время главный герой встречает свою судьбу, и все страшным образом осложняется…

Роман Дины Рубиной «Белая голубка Кордовы» – это книга о талантливом художнике, влюбленном в искусство авантюристе, фальсификаторе с душой истинного гения.Блистательный интеллектуал и обаятельный мошенник Захар Кордовин, покинув Россию, наслаждается жизнью. Читает лекции по истории живописи, пишет книги и… подделывает картины, выдавая их за оригиналы и зарабатывая на этом немалые деньги.До поры до времени все идет хорошо, но лишь пока прошлое не предъявит Кордовину свой жестокий счет.«Белая голубка Кордовы» – один из лучших и самых известных романов Дины Рубиной.

Когда ему делалось не по себе, когда беспричинно накатывало отчаяние, он доставал большой конверт со старыми фотографиями, но одну, самую старую, вероятно, первую из запечатлевших его – с неровными краями, с тускло-сереньким, будто бы размазанным пальцем грифельным изображением, – рассматривал с особой пристальностью и, бывало, испытывал необъяснимое облегчение: из тумана проступали пухлый сугроб, накрытый еловой лапой, и он, четырёхлетний, в коротком пальтеце с кушаком, в башлыке, с деревянной лопаткой в руке… Кому взбрело на ум заснять его в военную зиму, в эвакуации?Пасьянс из многих фото, которые фиксировали изменения облика его с детства до старости, а в мозаичном единстве собирались в почти дописанную картину, он в относительно хронологическом порядке всё чаще на сон грядущий машинально раскладывал на протёртом зелёном сукне письменного стола – безуспешно отыскивал сквозной сюжет жизни; в сомнениях он переводил взгляд с одной фотографии на другую, чтобы перетряхивать калейдоскоп памяти и – возвращаться к началу поисков. Однако бежало все быстрей время, чувства облегчения он уже не испытывал, даже воспоминания о нём, желанном умилительном чувстве, предательски улетучивались, едва взгляд касался матового серенького прямоугольничка, при любых вариациях пасьянса лежавшего с краю, в отправной точке отыскиваемого сюжета, – его словно гипнотизировала страхом нечёткая маленькая фигурка, как если бы в ней, такой далёкой, угнездился вирус фатальной ошибки, которую суждено ему совершить. Да, именно эта смутная фотография, именно она почему-то стала им восприниматься после семидесятилетия своего, как свёрнутая в давнем фотомиге тревожно-информативная шифровка судьбы; сейчас же, перед отлётом в Венецию за последним, как подозревал, озарением он и вовсе предпринимал сумасбродные попытки, болезненно пропуская через себя токи прошлого, вычитывать в допотопном – плывучем и выцветшем – изображении тайный смысл того, что его ожидало в остатке дней.