Книги, похожие на «Иван Иванович Лажечников, Последний Новик. Том 2»

Поэт-гусар Денис Давыдов (1784 – 1839) уже при жизни стал легендой и русской армии, и русской поэзии. Адъютант Багратиона в военных походах 1807 – 1810 гг., командир Ахтырского гусарского полка в апреле – августе 1812 г., Денис Давыдов излагает Багратиону и Кутузову план боевых партизанских действий. Так начинается народная партизанская война, прославившая имя Дениса Давыдова.В эти годы из рук в руки передавались его стихотворные сатиры и пелись разудалые гусарские песни. С 1815 г. Денис Давыдов член «Арзамаса». Сам Пушкин считал его своим учителем в поэзии. Многолетняя дружба связывала его с Жуковским, Вяземским, Баратынским.писал о Давыдове Николай Языков.В историческом романе Александра Баркова воссозданы события ратной и поэтической судьбы Дениса Давыдова.

Вскоре после начала Крымской войны Лев Толстой, служивший артиллерийским офицером, был переведен в Севастополь. Армейский быт и эпизоды войны дали писателю материал для художественных очерков «Севастополь в декабре», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года» (опубликовано в журнале «Современник» в 1855-1856 гг.). Эти очерки, получившие название «Севастопольские рассказы», смело объединили документ, репортаж и сюжетное повествование; они произвели огромное впечатление на русское общество. Война предстала в них безобразной кровавой бойней, противной человеческой природе.

В этот сборник вошли «военные» произведения, написанные Толстым в разные годы, – потрясающий по силе, бессмертный цикл «Севастопольские рассказы», воспевающий мужество русского народа во время Крымской войны, драматичные, увлекательные повести времен «покорения Кавказа» «Хаджи-Мурат» и «Кавказский пленник» и социально-психологические рассказы «Два гусара» и «После бала», в которых автор создает убедительные, глубокие и зачастую весьма неожиданные образы российских офицеров.

«…В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда-нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по-старому; и из-за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга…»