Книги, похожие на «Николай Гарин-Михайловский, Орхидея»

. 3 актера (1 женская и 2 мужские роли). Эрнест Хемингуэй, Скотт и Зельда Фицджеральд. Несколько десятилетий сложных взаимоотношений, спрессованные в одну пьесу. Не любовный треугольник, а, скорее, философский, основанный на разных подходах к жизни, людям, работе. Три блестящие роли, пожалуй, для молодых актеров. С другой стороны возраст героев не задан.

«В моменты внутреннего перелома жизни общества, а следовательно, и перелома в литературных вкусах и формах появляются часто крупные художники, настолько новые и настолько разнообразные в своей новизне, что после них целое поколение идет указанными ими путями и разрабатывает намеченные ими формы. На грани 80-х и 90-х годов таким многосторонним новатором явился у нас А. П. Чехов…»

Она выбежала из квартиры – в ночь, в дождь. В комнате еще пахло ее духами… И висело ее платье. Он сидел на стуле и тупо повторял любимую фразу преподавателя Григулиса: «Смейтесь, всегда смейтесь, чтобы не заплакать».Это и был конец.

Характеризуя особую значимость темы «чужого хлеба» в условиях русской крепостнической действительности, Л. М. Лотман в своей книге о драматургии сороковых-пятидесятых годов убедительно показала, что «трагедия зависимой личности, задавленной нуждой и бесправием», сочетается в пьесах Тургенева, особенно в «Нахлебнике», «с сатирическим обличением ложной просвещенности, помещичьего произвола, лицемерно скрытого за внешне гуманными формами современного европейского быта».

«О многих книгах последнего времени стоит упомянуть. Есть мнение, что наших новых писателей стало ныне влечь к большим вещам, к роману, и что это влечение – показатель некой литературной зрелости. Не знаю, в зрелости ли дело. Просто, я думаю, совершается естественное освобождение от «чеховщины». Миниатюра Чехова – целая эпоха. Это была литературная революция, – необходимая, конечно, и для общей эволюции литературы. Но теперь Чехов остался позади. Пережит, пройден, – хотя не превзойден. Тяготение к «роману», действительно, есть. Однако до сих нор чувствуется во всех новых наших романах какая-то несоответствующая легкость письма, не архитектурпость, не цельность, отсутствие формулы, а единая и ясная формула – непременное условие большой вещи. Незаконченность чувствуется; она так мила в каждом чеховском «пустячке», но, помимо Чехова, редко кому вполне удавалась…»