Книги, похожие на «Владимир Гиляровский, М. В. Лентовский»

Фельетон написан в связи с внеочередными выборами в Государственную думу, которые были объявлены в Одессе на 27 сентября 1909 г. В выборах нового депутата принимали участие только лица, имевшие высокий имущественный ценз.Количество избирателей не превышало 1250 человек.Трудовые слои населения доступа к голосованию не имели. «…Не от нас, – писал Воровский уже после выборов, говоря от имени этих слоев, – зависело выдвигать какого-либо кандидата, мы… стояли вне поля выборов» («Одесское обозрение», 29 сентября 1909 г.).Разоблачая антинародный, черносотенно-кадетский характер Государственной думы, одесские большевики, возглавляемые Воровским, разъясняли трудящимся классовую сущность выборов, подчеркивали, что они служат интересам господствующих верхов. С помощью Воровского одесская партийная организация использовала газету «Одесское обозрение» для освещения избирательной кампании с большевистских позиций. В этом свете примечателен тот факт, что 20 сентября 1909 г. рядом с фельетоном Воровского о выборах одесского депутата «Одесское обозрение» почти целиком перепечатало статью В. И. Ленина «Еще о партийности и беспартийности», опубликованную 14 сентября 1909 г. в петербургской газете «Новый день» за подписью «Вл. Ильин» (Сочинения, т. 16, стр. 46-48). «Одесское обозрение» охарактеризовало автора как «известного писателя», который «правильно указывает» в статье на «самые важные» вопросы, связанные с выборами в думу.

«В середине зимы 1799 года приехали мы в губернский город Казань. Мне было восемь лет. Морозы стояли трескучие, и хотя заранее были наняты для нас две комнаты в маленьком доме капитанши Аристовой, но мы не скоро отыскали свою квартиру, которая, впрочем, находилась на хорошей улице, называющейся «Грузинскою». Мы приехали под вечер в простой рогожной повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, – и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька…»

Давно уже старый дом в Отрадном не видал такого громадного стечения публики. На любезное приглашение радушных хозяев съехалось почти все окрестное русское и польское общество, мелкие и крупные помещики, считавшие за особую честь побывать в гостиной Бонч-Старнаковских. Офицеры и артиллеристы из недалекой, в нескольких верстах отсюда, находившейся крепости, семейные и холостые, съехались на спектакль…

«Здесь всё намек, всё недоговоренность, – писал А. Р. Кугель, – ни одно слово не говорится в прямом и совершенно истинном его значении, но так, что о смысле его другом, не наружном, – надо догадываться. И не только догадываться нужно нам, зрителям, но как будто это же нужно для самих действующих лиц. Что-то еще не оформилось, что-то еще бродит, что-то сознается и еще не сознано». И далее: «Вся прелесть пьесы в осторожности, в смутной догадке, в легком, пугливом и робком прикосновении. Это – элегия, но не потому что повествуется о грустной истории и в грустном тоне, а потому что элегично самое сопоставление проясняющегося сознания Елецкой, которая уже утрачивает права молодости, и племянницы, которая в них вступает»