Книги, похожие на «Дина Рубина, Кружение эха (сборник)»

В любовной прозе Дины Рубиной, как и в жизни, возвышенное соседствует с бытовым. Но любовь при этом не девальвируется, не опошляется, не исчезает под грубым натиском действительности. Уживается. И если бунинский «солнечный удар» убивает, то рубинские «солнечные лезвия» ранят смертельно, но погибнуть не дают – обрекают на испытание. На всю оставшуюся жизнь.В рассказах Рубиной на эту тему нет экзальтации, даже когда страдание героев неподъемное. В галерее пишущих о любви Дина Рубина – один из самых честных и мужественных писателей.

В волшебной квартире на Маросейке готовят клей для разбитых сердец, из дачной глуши летят телеграммы, похожие на узоры короедов, в Атласских горах бродят боги, говорящие по-птичьи. «Волчок» – головоломка любви, разбегающейся по странам и снам, бестиарий характеров, коллекция интриг. Здесь все неподдельное: люди, истории, страсти. Здесь все не то, чем кажется: японский сад в подмосковных лесах, мужчина во власти влюбленной женщины, итальянское поместье Эмпатико, где деньги добывают прямо из подсознания. Кружится волчок – то пестрый из детской, то серенький из колыбельной. Это современная игра, где выигрыш, равно как проигрыш, – чудо и красота.

Ольга Руис Прадо, русская по крови, испанка по воспитанию, швейцарка по жизни, оставшись одна, хочет не потерять себя в жизни. Попытки узнать прошлое делают внешне спокойную и успешную молодую женщину ранимой и беззащитной, но поражение — это не для нее. Кто станет ей другом, а кто предаст, живы ли ее родные, и ради чего она попытается отказаться от своей любви? Увлекательная интрига, юмор, красочные описания путешествий и праздников делают книгу интересной и познавательной.

Когда ему делалось не по себе, когда беспричинно накатывало отчаяние, он доставал большой конверт со старыми фотографиями, но одну, самую старую, вероятно, первую из запечатлевших его – с неровными краями, с тускло-сереньким, будто бы размазанным пальцем грифельным изображением, – рассматривал с особой пристальностью и, бывало, испытывал необъяснимое облегчение: из тумана проступали пухлый сугроб, накрытый еловой лапой, и он, четырёхлетний, в коротком пальтеце с кушаком, в башлыке, с деревянной лопаткой в руке… Кому взбрело на ум заснять его в военную зиму, в эвакуации?Пасьянс из многих фото, которые фиксировали изменения облика его с детства до старости, а в мозаичном единстве собирались в почти дописанную картину, он в относительно хронологическом порядке всё чаще на сон грядущий машинально раскладывал на протёртом зелёном сукне письменного стола – безуспешно отыскивал сквозной сюжет жизни; в сомнениях он переводил взгляд с одной фотографии на другую, чтобы перетряхивать калейдоскоп памяти и – возвращаться к началу поисков. Однако бежало все быстрей время, чувства облегчения он уже не испытывал, даже воспоминания о нём, желанном умилительном чувстве, предательски улетучивались, едва взгляд касался матового серенького прямоугольничка, при любых вариациях пасьянса лежавшего с краю, в отправной точке отыскиваемого сюжета, – его словно гипнотизировала страхом нечёткая маленькая фигурка, как если бы в ней, такой далёкой, угнездился вирус фатальной ошибки, которую суждено ему совершить. Да, именно эта смутная фотография, именно она почему-то стала им восприниматься после семидесятилетия своего, как свёрнутая в давнем фотомиге тревожно-информативная шифровка судьбы; сейчас же, перед отлётом в Венецию за последним, как подозревал, озарением он и вовсе предпринимал сумасбродные попытки, болезненно пропуская через себя токи прошлого, вычитывать в допотопном – плывучем и выцветшем – изображении тайный смысл того, что его ожидало в остатке дней.