Книги, похожие на «Максим Черноморченко, Кибербес»

Возможно ли, чтобы так тесно переплелись судьбы русского, бразильца и англичанина? Возможно ли, чтобы у русского завязался роман с шотландской женой англичанина и при этом все они сохранили дружеские отношения? Возможно ли, что различные взгляды героев этой книги на происходящее в современном мире не препятствуют их регулярному общению, причём потребность в этом общении из года в год растёт? А решение о коллективном самоубийстве – как вам это? Совсем с ума сошли. Новая книга Дмитрия Воскобойникова читается взахлёб. Но предназначена она для интеллектуалов. Последнее предложение в книге – возможно, реквием по тем, кто родился в Советском Союзе в 1960 году. А возможно – начало их новой жизни. Или переосмысление её.

Интересные рассказы, взятые из жизни, и рассуждения, эссе тоже о нашей жизни. Написаны для широкого круга читателей. Они несут извечные философские истины, народную мудрость, накопленную поколениями наших предков. И раскрыты они в простой доступной форме.

«Литературные страницы» — серия нетематических сборников. Акулы пера и первые пробы пера. Поэты и прозаики. Знаете, на что это похоже? Квартирник, где собрались авторы и ведут неспешный разговор обо всём на свете: погода, политика, мечты, любовь. Спокойная уютная обстановка располагает к тому, чтобы завернувшись в плед, обхватив ладонями кружку с душистым чаем, сесть вечером и читать, читать, читать, открывая для себя новые имена и произведения. А также анонсы новых проектов ИСП.

«Останкинские сезоны» — это история о закулисье телевидения со всеми его курьезами, нелепостями, секретами. Это телевидение глазами рядовых сотрудников, их суматошные будни и бессонные ночи, благодаря которым рано или поздно кто-нибудь получает ТЭФИ. Крутись, крутись, безумное колесо, перекачивай фантазии в реальность, амбиции в достижения, меняй сезоны. Я буду наблюдать за мелькающими спицами со стороны. Книга содержит нецензурную брань.

"…В тот вечер я тщательно вымыл шею и явился в библиотеку почти без опозданья. В большой комнате за длинным столом уже сидело десятка полтора старых евреев, еще более старых, чем я сам, – читатели. Не книг, наверно, читатели, но все же читатели газет, в том числе и этой крошечной, что была приложением к чему-то побольше и где печатали мои байки. Я смотрел на них с жалостью и растерянностью и не знал, о чем же мы будем толковать целый час. Жалость относилась, конечно, ко мне самому, который выглядит, наверно, таким же (неужто таким же?) потертым и траченным молью, как они сами, а все еще летает куда-то, и что-то пишет, и суетится…"