Книги, похожие на «Валерий Бочков, Хрустальный глаз»

«…Мне захотелось рассказать маме, что я натворил и свидетелем чего я стал. Сказать, что я больше не могу и не хочу так жить, что я прошел точку невозврата. И сказать, что я сожалею…» Когда тебе «везет» появиться на свет в неблагополучной семье, пережить травлю одного из родителей; когда год за годом обстановка дома лишь накаляется до предела, а твои страдания никто не замечает, остается только одно желание — уйти в тоннель наркотического безумия. Данная книга является первой в серии. Книга содержит нецензурную брань.

Не знаю, знакомо ли вам это — переосмысление прожитых лет. Вернее — осмысление пережитых в прошлом событий. Ваше участие в них. Всё ли было хорошо, а всё ли было правильно? Эти тексты не являются мемуарами. Скорее — это путешествие в альтернативную жизнь.

В сборник “Нормальная история” вошли статьи и эссе Владимира Сорокина, написанные и выходившие в 2010-е. В нехудожественной прозе автор не изменяет любимым темам: еда и питье как проявления национального характера, Москва и Берлин, взаимопроникновение жизни и литературы. Из небольших заметок вырисовывается сотканный из деталей cтиля и быта точный портрет двухтысячных, неумолимо становящихся прошедшей эпохой. Особого внимания достойны тексты о художественной среде восьмидесятых, сформировавшей Сорокина как писателя. Называя последнее десятилетие существования СССР “разрывным временем”, когда “процесс стал теснить состояние”, Сорокин показывает, как стремительно разрывало тогда привычную картину мира, отказывалось от рамок неподцензурное искусство. Это свидетельство участника “процесса” ценно не только для историков искусства, но и для рядового обывателя, у которого восьмидесятые ассоциируются то ли с бесконечной очередью, героиней и сюжетом первого романа Сорокина, то ли с партийным санаторием. Для современника, не слышавшего в те времена имперского распада о Пригове, Кабакове и московском андеграунде.

Сборник рассказов — воспоминаний и наблюдений за судьбами людей много лет спустя. Реальные судьбы и вымышленные герои тесно переплетаются в канве повествования.