Книги, похожие на «Дон Нигро, Кейп-Код и другие пьесы»

. Завершающая часть Греческой трилогии, включающей «Ифигению» и «Клитеместру» (вся трилогия входит в сагу «Пендрагон-Армитейдж). 5 актеров (3 женские и 2 мужские роли). Теперь, как и положено, кара должна постигнуть мать, убившую отца: ее ждет смерть от руки сына. Но Америка все-таки не Древняя Греция: и Эриний нет, и нужно ставить точку в трилогии. Поэтому кара мать, конечно, настигает, но развязка авторская, пусть и в полном соответствии с духом греческой трагедии.

Как драматическое произведение пьеса всеми газетами была названа «скучной», или даже «скучнейшей», и несценичной, хотя в то же время признавались ее высокие литературные достоинства. «„Месяц в деревне“ нельзя даже назвать комедией – это просто диалогированная повесть; отсутствие драматической жилки бросается здесь в глаза на каждом шагу, так же как и блестящие достоинства романиста-художника». В то же время отмечалось, что своеобразие комедии Тургенева потребовало от актеров новых приемов игры. «Здесь всё зависит от актера. Не доиграй актер или переиграй – пиши пропало. Воплотить в себе и разрешить сложную психологическую задачу – вот что задает И. С. Тургенев нашей современной драматической труппе. Страшно за актеров, которые вдруг окажутся вполне бессильными совладать со сложной психологической задачей». «Это замечательно тонкий психологический этюд, требующий от актеров большого художественного чутья и известного художественного уровня».

История падчерицы и отчима, в которой туго переплетены реальность и фантазии. Основана на особенностях спаривания богомолов. Психоделическая такая вещица.

«Здесь всё намек, всё недоговоренность, – писал А. Р. Кугель, – ни одно слово не говорится в прямом и совершенно истинном его значении, но так, что о смысле его другом, не наружном, – надо догадываться. И не только догадываться нужно нам, зрителям, но как будто это же нужно для самих действующих лиц. Что-то еще не оформилось, что-то еще бродит, что-то сознается и еще не сознано». И далее: «Вся прелесть пьесы в осторожности, в смутной догадке, в легком, пугливом и робком прикосновении. Это – элегия, но не потому что повествуется о грустной истории и в грустном тоне, а потому что элегично самое сопоставление проясняющегося сознания Елецкой, которая уже утрачивает права молодости, и племянницы, которая в них вступает»