Книги, похожие на «Павел Мельников-Печерский, Именинный пирог»

Госпожа Простакова желает сыну только лучшее: узнав о наследстве дальней родственницы Софьи, хочет на ней женить Митрофана. Однако Софья влюблена в другого. И лишь ее дядюшке, Стародуму, решать, кто достоин руки и сердца племянницы: недоросль Митрофан, брат Простаковой Скотинин или молодой офицер Милон.«Недоросль» увидел свет в 1781 году и был враждебно встречен дворянством. Фонвизин изобразил представителей разных слоев, показав проблемы воспитания Екатерининской эпохи. Еще А. С. Пушкин писал: «„Недоросль“… единственный памятник народной сатиры».В сборник также входит комедия «Бригадир».Для читателей всех возрастов.Для поклонников классической литературы.

В книге представлены наиболее известные пьесы Д. И. Фонвизина – «Недоросль» и «Бригадир». Комедии, написанные в далеком «веке золотом Екатерины» – вот истинный показатель таланта автора, – не утрачивают актуальности и в наши дни. Ведь выведенные в них типажи богатеньких сынков, неучей, невеж и самодуров встречаются нам и сегодня, а легендарные «Не хочу учиться – хочу жениться» или «Век живи – век учись» знает каждый.

«…Представьте себе, любезные читатели, человека полного, высокого, лет семидесяти, с лицом, напоминающим несколько лицо Крылова, с ясным и умным взором под нависшей бровью, с важной осанкой, мерной речью, медлительной походкой: вот вам Овсяников. Носил он просторный синий сюртук с длинными рукавами, застегнутый доверху, шелковый лиловый платок на шее, ярко вычищенные сапоги с кистями и вообще с виду походил на зажиточного купца. Руки у него были прекрасные, мягкие и белые, он часто в течение разговора брался за пуговицы своего сюртука. Овсяников своею важностью и неподвижностью, смышленостью и ленью, своим прямодушием и упорством напоминал мне русских бояр допетровских времен… Ферязь бы к нему пристала. Это был один из последних людей старого века. Все соседи его чрезвычайно уважали и почитали за честь знаться с ним. Его братья, однодворцы, только что не молились на него, шапки перед ним издали ломали, гордились им. Говоря вообще, у нас до сих пор однодворца трудно отличить от мужика: хозяйство у него едва ли не хуже мужицкого, телята не выходят из гречихи, лошади чуть живы, упряжь веревочная. Овсяников был исключением из общего правила, хоть и не слыл за богача…»

«– Н-ну! уж и дор-рога! – сказал мой спутник, Михайло Иванович Копыленков. – Самая эта проклятая путина, хуже которой уж и быть невозможно… Правду ли я говорю ай нет?К сожалению, Михайло Иванович говорил совершенную правду. Мы ехали вниз по Лене. По всей ширине ее торчали в разных направлениях огромные льдины, по-местному «торосья», которые сердитая быстрая река швыряла осенью друг на друга, в борьбе со страшным сибирским морозом. Но мороз наконец победил. Река застыла, и только гигантские торосья, целый хаос огромных льдин, нагроможденных в беспорядке друг на друга, задавленных внизу или кинутых непонятным образом кверху, остался безмолвным свидетелем титанической борьбы, да кое-где еще зияли длинные, никогда не замерзающие полыньи, в которых прорывались и кипели быстрые речные струи. Над ними тяжело колыхались холодные клубы пара, точно в полыньях действительно был кипяток…»