Книги, похожие на «Владимир Гиляровский, Где казнен Стенька Разин»

Помимо данных текстологического анализа, о принадлежности Воровскому псевдонимов «Псевдоним» и «Кентавр» свидетельствуют и другие факты.Принадлежность этих псевдонимов Воровскому подтверждается в неопубликованных письмах и воспоминаниях Д. Тальникова, являвшегося фактическим редактором «Одесского обозрения», и сотрудника этой же газеты А. Мурова.15 октября 1909 г. в газете «Одесские новости» было опубликовано письмо В. Воровского, Д. Тальникова, А. Мурова, подписанное их основными псевдонимами по «Одесскому обозрению» – «Астров, Дель-Та, Кентавр, Лоренцо, П. Орловский, Псевдоним, Д. Тальников, Фавн». Из воспоминаний Д. Тальникова (Д. Шпитальникова) и А. Мурова, а также из письма В. Ткачева, опубликованного в газете «Одесские новости» 17 октября 1909 г. (см. прим. к фельетону «Хилая роза»), известно, что псевдонимом «Лоренцо» подписывался А. Муров, псевдонимами – «Астров», «Дель-Та», «Д. Тальников» – Д. Шпитальников. Следовательно, остальные псевдонимы, в том числе «Псевдоним» и «Кентавр», принадлежали В. Воровскому.Наконец, известно, что Воровский, единственный среди сотрудников «Одесского обозрения» владевший польским языком, выступал с рецензиями на гастроли польских артистов в Одессе. Эти рецензии подписаны: «Псевдоним».

«Есть хороший обычай подводить в начале года итог минувшему году и таким образом проверять пройденную ступень развития… или упадка.И, следуя этому хорошему обычаю, я хочу сегодня пригласить читателя обратить внимание на одну черту, весьма ярко характеризующую минувший год.Эта черта – смех…»

«Жаркий июньский день. Воздух накален до того, что дрожит и переливается, как вода, а даль чуть брезжит, повитая синеватой дымкой. И такая чудная степная даль… Да, это настоящая киргизская степь, степь без конца-края, степь еще не тронутая дыханием цивилизации. Я любил по целым часам лежать в этой душистой, могучей степной траве, точно окропленной яркими красками степных цветов, – лежать и мечтать, как лежит и мечтает настоящий номад. Что ни говорите, а в каждом русском человеке, как мне кажется, живет именно такой номад, а отсюда неопределенная тоска по какой-то воле, каком-то неведомом просторе, шири и вообще по чем-то необъятном. Впрочем, я предавался этим мечтам, так сказать, по обязанности, потому что пил кумыс и должен был известное число часов жариться на степном солнце. Предаваться абсолютному покою – своего рода искусство, которое усваивается только постепенно…»