Книги, похожие на «Николай Александрович Добролюбов, Этимологический курс русского языка. Составил В. Новаковский. – Опыт грамматики русского языка, составленный С. Алейским»

«Вот книга, которой суждено никогда не стареться, потому что, при самом рождении ее, она была вспрыснута живою водою поэзии! Эта старая книга всегда будет нова. Мы было взяли первое издание ее, чтоб справиться о его годе, – взгляд наш упал на первую страницу – и страницы начали одна за другою переворачиваться под рукою. Сколько раз читали мы эту книгу – пора бы уж было ей и надоесть; ничуть не бывало…»

«Гумилева знают. Гумилев популярен. Наперекор всем историко-литературным хитросплетениям. Ничего не желая об этих хитросплетениях знать, своенравная публика отдает Гумилеву предпочтение и перед его учителями, и перед его соратниками. Несомненный учитель Гумилева – Брюсов, «поэтический дядька» всех тяготеющих к французской пышности и пряности словесной и картинной; но о Брюсове поахали в свое время и забыли его, как только он начал появляться в академическом сюртуке, как только стал скучен; Гумилеву же еще далеко до академической одежды, он «свой человек» и в костюме спортсмена, и в походном френче…»

Рецензия Тургенева на перевод «Вильгельма Телля» содержит характерные для демократической критики начала 1840-х годов суждения о «германском духе» и о творчестве Шиллера как отражении немецкого национального сознания. «Вильгельм Телль», по словам Тургенева, «не драма, а драматическое представление, – драматического элемента именно и недостает в немцах». Это очень близко к словам Белинского в статье «Русский театр в Петербурге»: «…у немцев нет ни драмы, ни романа В этом случае должно исключить одного Шиллера…»

Статья Тургенева является образцом философской, общественно активной критики, за которую ратовал Белинский. «Фауст» Гёте для Тургенева – это произведение, пронизанное страстной, ищущей мыслью, это апофеоз борьбы человеческой личности за свои права. Однако Гёте ограничил страстные поиски Фаустом истинного смысла жизни узкой сферой «лично-человеческого», и в этом Тургенев видел причину неудачи второй части трагедии, считая, что задачей исторического прогресса является не счастье отдельной человеческой личности, но уничтожение всякой возможности нищих на земле.

«…Человек вдруг, ни с того, ни с сего, связывает свою жизнь, свое предприятие с обстоятельствами, не имеющими никакой с ними связи, и связывает именно потому, что нет никакой связи; он не выезжает никуда в понедельник он опасается, выходя из дома, ступить первый шаг левою ногою; он задрожит, если нечаянно просыплет соль за столом; он в ужасе вскочит из-за стола, если увидит, что за ним сидят тринадцать человек…»