Книги, похожие на «Ринат Валиуллин, d’Рим»

Читательский опыт я приобрел в шесть лет. Книжки, на обложках которых было написано «роман», «повесть», «рассказы» и уж тем более какая-нибудь «эпопея», тут же нагоняли на меня тоску. Они представлялись мне железной дорогой, которая заканчивается тупиком. Все, приехали. Дальше как-нибудь сам. Другое дело сказки или истории, уж тут-то не задремлешь, только держись и рот не разевай. Вспоминая себя тогдашним, я решил, что моя первая книжка должна состоять из историй для взрослых и не очень. Книга содержит нецензурную брань.

Самара-городок, волжская провинция. Встречаются двое — девушка, ищущая свое призвание в современном искусстве, и молодой рекламщик, одержимый идеей создать творческое сообщество, которое изменит этот «мир потребления». Взаимное притяжение побуждает их к активным действиям. Но эгоистичное решение своих проблем за счет другого и компенсация собственной творческой неполноценности уводят героев от воплощения амбиций к тем дорожкам, которые видятся более естественными для их неспокойных натур.

Эта книга повествует о том, что начать рисовать может абсолютно каждый человек, независимо от возраста и от того, учился ли он в художественной школе или нет. Важно лишь суметь открыть в себе эту возможность, запастись терпением и начать!

Когда ему делалось не по себе, когда беспричинно накатывало отчаяние, он доставал большой конверт со старыми фотографиями, но одну, самую старую, вероятно, первую из запечатлевших его – с неровными краями, с тускло-сереньким, будто бы размазанным пальцем грифельным изображением, – рассматривал с особой пристальностью и, бывало, испытывал необъяснимое облегчение: из тумана проступали пухлый сугроб, накрытый еловой лапой, и он, четырёхлетний, в коротком пальтеце с кушаком, в башлыке, с деревянной лопаткой в руке… Кому взбрело на ум заснять его в военную зиму, в эвакуации?Пасьянс из многих фото, которые фиксировали изменения облика его с детства до старости, а в мозаичном единстве собирались в почти дописанную картину, он в относительно хронологическом порядке всё чаще на сон грядущий машинально раскладывал на протёртом зелёном сукне письменного стола – безуспешно отыскивал сквозной сюжет жизни; в сомнениях он переводил взгляд с одной фотографии на другую, чтобы перетряхивать калейдоскоп памяти и – возвращаться к началу поисков. Однако бежало все быстрей время, чувства облегчения он уже не испытывал, даже воспоминания о нём, желанном умилительном чувстве, предательски улетучивались, едва взгляд касался матового серенького прямоугольничка, при любых вариациях пасьянса лежавшего с краю, в отправной точке отыскиваемого сюжета, – его словно гипнотизировала страхом нечёткая маленькая фигурка, как если бы в ней, такой далёкой, угнездился вирус фатальной ошибки, которую суждено ему совершить. Да, именно эта смутная фотография, именно она почему-то стала им восприниматься после семидесятилетия своего, как свёрнутая в давнем фотомиге тревожно-информативная шифровка судьбы; сейчас же, перед отлётом в Венецию за последним, как подозревал, озарением он и вовсе предпринимал сумасбродные попытки, болезненно пропуская через себя токи прошлого, вычитывать в допотопном – плывучем и выцветшем – изображении тайный смысл того, что его ожидало в остатке дней.