Книги, похожие на «Георгий Чулков, Автоматические записи Вл. Соловьева»

«Довольно», как и «Призраки», – своеобразная интимно-философская исповедь писателя, проникнутая глубоко пессимистическим пониманием истории человеческого общества, природы, искусства. На автобиографическую основу очерка Тургенев указывал в письме к M. M. Стасюлевичу: «Я сам раскаиваюсь в том, что печатал этот отрывок (к счастью, никто его не заметил в публике), – и не потому, что считаю его плохим, а потому, что в нем выражены такие воспоминания и впечатления, делиться которыми с публикой не было никакой нужды».

«…Чем дольше я живу, и в особенности теперь, когда живо чувствую близость смерти, мне хочется сказать другим то, что я так особенно живо чувствую и что, по моему мнению, имеет огромную важность, а именно о том, что называется непротивлением, но что в сущности есть не что иное, как учение любви, не извращенное ложными толкованиями. То, что любовь, т. е. стремление душ человеческих к единению, и вытекающая из этого стремления деятельность есть высший и единственный закон жизни человеческой, это в глубине души чувствует и знает каждый человек …»

«Отыскивая в моем походном и, как я, кочующем, архиве воспоминания мои о И. И. Дмитриеве, набросанные мною тому несколько лет, напал я на письмо мое в С. С. Уварову, министру народного просвещения. Конечно это несколько сухое, полемическое письмо, не может для современного читателя, иметь живость и занимательность биографического и анекдотического очерка…»

«… Что такое письмо? Письмо есть один из способов обмена мыслей и чувств; но так как очень часто письма пишутся людьми бессмысленными и бесчувственными, то это определение не совсем точно. Придется остановиться на определении, данном одним образованным почтовым чиновником: „Письмо есть такое имя существительное, без которого почтовые чиновники сидели бы за штатом, а почтовые марки не были бы продаваемы“…»

«Петербург 1908-1909 года после двухлетнего парижского уединения показался нам истинно котлом кипящим.Первые послереволюционные волны схлынули. Пошла зыбь более широкая. «Мертвая», может быть… не знаю…»